Колодец пророков - Страница 80

Пухов не уставал восхищаться талантом генерала Толстого одевать любое, порой, самое заурядное умопостроение в одежду откровения. Каждый раз его откровения очерчивали действительность таким образом, что генералу Толстому не оставалось ничего, кроме как брести, подобно буддийскому монаху, по миру неведомо куда с дырявым зонтиком над головой. Как если бы он был не генералом ЧК, ГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, ФСК, ФСБ, ДФБ, а генералом некоей печальной надмирной правды о жизни, оставшимся под конец собственной жизни ни с чем.

– А может, смысл истории в том, – задумчиво отследил мелькнувшую в банном окошке ночную птицу, должно быть, сову генерал Толстой, – что люди, которые могут себе позволить черт знает что, не позволяют себе практически ничего, в то время, как те, кто не должен позволять себе ни черта, лезут из кожи вон, чтобы кое-что позволить.

Майор Пухов примерил спорную мысль старшего по званию к себе и был вынужден констатировать, что, действительно, он не позволяет себе многое из того, что мог бы, и в то же время иногда лезет из кожи вон, чтобы позволить то, что не должно.

Кое-что из того, что не должно.

– Все что угодно, – возразил Пухов, – но только не покушение на смысл истории и мироздания.

– Кокаиновый барон, владеющий фабриками по производству наркотиков, почти никогда сам их не употребляет. А разная нищая сволочь в больших городах спит и видит как бы заполучить это зелье… Много лет, сынок, – вздохнул генерал Толстой, – я правил судьбу России острой бритвой по живому мясу. А теперь…

– Теперь Россия правит острой бритвой вашу судьбу по живому мясу, товарищ генерал? – не очень вежливо перебил начальника Пухов.

– Да, майор, – не обиделся, впрочем, генерал Толстой, – в особенности, по части понимания исторических закономерностей.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Пухов, прекрасно понимая, что генерал имеет в виду что угодно, но только не то, что сейчас скажет. Майор давно смирился с тем, что они видят мир по-разному. Иногда ему казалось, что генерал Толстой – пришелец из космоса. Иногда – что он представитель цивилизации, которая была на Земле до людей. У предшественников «Homo sapiens» было не пять, а гораздо больше чувств. Им были ведомы иные, неизвестные людям, измерения. Но был в них и некий изъян, в конечном счете сводящий на нет все их усилия в мире людей. Наблюдая за генералом Толстым, Пухов сумел словесно его сформулировать: сами будучи тайной, эти люди тем не менее отрицали тайну бытия; направляя события, отрицали промысел Божий и, как следствие, были сами отрицаемы Богом, независимо от того, какие цели преследовали. Видимо, это была их беда, а не вина.

– Я устал в одиночестве сражаться за счастье дрянных людишек, – просто ответил генерал Толстой. – Если они не нуждаются более в государстве, если им не нужна защита, не нужны законы, если они не хотят быть народом, то, как говорится, скатертью дорога! Да-да, майор, – окатил себя из ковшичка холодной водой, – боюсь, мы последний раз паримся в этой баньке. Я намерен подать рапорт об отставке…

– Кому? – поинтересовался майор Пухов.

– Как кому? – как будто даже обиделся генерал Толстой. – Этому… с квадратной золотой серьгой… Или он уже не возглавляет наше ведомство?

– Как это не возглавляет? – с удовольствием возразил майор Пухов, – Еще и года не прошло, как его перебросили к нам с разведки полезных ископаемых. Президент, подписывая указ, еще уточнил: «Из разведки на разведку? Сколько же у нас в России разведок?» Какие-то он толкнул англичанам в восьмидесятых секретные данные по шельфу, отсидел пять лет, а теперь говорит, что сидел за то, что возвысил голос в защиту прав народов Севера, свободы и демократии.

– Ему и подам, – не потерял хладнокровия генерал. – Спрошу у секретарши, как его зовут и в каком он звании.

– Два года назад он съел перед входом в министерство обороны свой военный билет в знак протеста, что сына призвали служить в армию, – сказал Пухов. – Тогда он был младшим лейтенантом запаса.

– Я бы взял тебя с собой в это путешествие, сынок, – задумчиво произнес, глядя на майора Пухова из банного сумрака светящимися лазерными или шакальими глазами, генерал Толстой. – Путешествие внутрь исторической закономерности, то есть внутрь того, что сильнее всех воль и сил мира, что изменить нельзя…

Пухов подумал, что вряд ли это будет приятное и безопасное путешествие.

– В конце концов, сынок, пора разобраться с этим чертовым механизмом исторической закономерности. Помнишь, великий Ленин говорил, что электрон столь же неисчерпаем, как и атом. Мне кажется, – продолжил генерал Толстой, – истина выковывается в войне обстоятельств. Много лет, – сокрушенно покачал головой, – я ограничивал себя, наступал на горло собственной песне, жил, как кокаиновый барон, который не нюхает кокаина. Но теперь, сынок, мое терпение иссякло. Даже если я не сделаю человечество счастливым, так хоть проверю на крепость чертов механизм исторической закономерности! Россия, сынок, во все времена служила лабораторией по проверке исторических закономерностей. Но я не зову тебя с собой, сынок, в это свое последнее путешествие… – светящиеся глаза генерала Толстого вдруг погасли. Но он смахнул слезы, глаза снова засветились. – Собственно, я позвал тебя, чтобы проститься. У тебя есть минутка, чтобы выпить со стариком рюмочку после баньки?

– Хоть ведро.

Майору Пухову было некуда спешить. Дровосек отбыл в Европу, прихватив с собой в последний момент Лену Пак, с которой майор уговорился встретиться сегодня вечером. Собственная жизнь в эту ночь была как-то особенно не дорога (если не сказать противна) Пухову. Он давно заметил противоречивую закономерность: денег полный карман, вроде еще не стар, не обижен здоровьем, девушки не шарахаются, при хоть и казенной, но почти своей машине, в любом кабаке желанный гость, а жизнь – тосклива и безысходна, как холодный ветер на пустыре у чужих домов. Пухов вспомнил слова генерала Толстого, что деньги могут служить утешением и оправданием лишь для слабых духом. Майор подумал, что хитрый старик рассудил безошибочно – он сам попросится в путешествие внутрь исторической закономерности. Потому что все прочие путешествия, за исключением, быть может, последнего (к которому майор в общем-то всегда был готов) он уже совершил.