Колодец пророков - Страница 69

Августа вспомнила, как Епифания висела за окном пятого этажа над асфальтом, и подумала, что ее новая подруга, должно быть, спятила от счастья, что осталась живой.

– Боже мой, зачем так усложнять? Разве только я стану жрицей, ты – агнцем, а театр имени Вахтангова святилищем Ваала, – пожала плечами Августа.

– Так будет, – исступленно (как будто не было для нее известия радостнее) прошептала Епифания. – Он мне объяснил, как ты это сделаешь.

– Кто? – не выдержала Августа. – У него есть имя? На Епифанию опять накатил ступор – она побледнела, закусила губы.

– В жизни нет ничего, чего бы стоило так бояться, – презрительно заметила Августа. – Даже смерти.

– В жизни да, – согласилась Епифания, – но это не жизнь и не смерть, это гораздо хуже, а главное, невыразимо печальнее! Ты ведь знаешь, принцесса…

В тот день они отметили чудесное спасение Епифании – выпили в подъезде две бутылки шампанского.

Возвращаясь вечером по двору домой, Августа подняла глаза на свои окна. Край занавески определенно был сдвинут. Когда-то отец точно так же высматривал из окна мать. Почему-то ему не хотелось, чтобы другие это видели. Он всегда смотрел сбоку, лишь самую малость сдвигая занавеску. Если же, допустим, Августа входила в комнату, он отходил от окна или делал вид, что смотрит на градусник, определить по которому в сумерках температуру воздуха было крайне затруднительно. Не говоря о том, что люди, как правило, интересуются температурой воздуха утром, но никак не вечером.

Августе сделалось бесконечно грустно. Ей открылась горькая суть повторения как предвестия конца, скрытого свидетельства исчерпанности существования. Но она любила прикованного невидимыми наручниками к занавеске отца. Августа решила рассказать ему про давний детский сон, про бескорыстно оказывающих ей услуги людей, про сегодняшний случай с Епифанией.

Однако едва она переступила порог, отец начал кричать, что она пьяна, что ему давно известно, что она пьянствует (Августа никогда раньше не пила), что она пошла в свою проб…дь-мать, что отныне он будет каждый раз ее обнюхивать, и если она хоть раз еще, то он…

Августа смотрела на брызжущего слюной отца и думала, что гнев – не только и не столько слабость, сколько глупость. В гневе человек подобен безумному каменщику, замуровывающему изнутри выходы из помещения.

На следующий день Августа по-настоящему напилась на скамейке в парке с Епифанией и двумя одноклассниками, промышлявшими перепродажей талонов на водку (в тот год в России полагался литр в месяц на живую душу) и билетов в театр (их почему-то не полагалось вовсе).

Если верить ребятам (а как было им не верить?), народ буквально сошел с ума из-за водки и билетов в театры. За водкой и в театральные кассы очереди занимали с ночи.

– А что там такое ставят? – полюбопытствовала Августа, отклеивая от своих гладких прохладных мельхиоровых ног липкие теплые (лучше бы ловил мух) пальцы одноклассника.

– Да разную галиматью, – засмеялся тот. – Я раз сходил, посмотрел, полный отпад. Какая-то баба жила с мужем-торгпредом за границей. Чего-то ходит, бубнит, якобы муж кого-то заложил и того отозвали из торгпредства. Во б… трагедия, да? Зачем-то она дает этому отозванному козлу, который, оказывается, скрытый еврей. Пока сидел в торгпредстве, молчал, а как выгнали – тут же вспомнил и намылился в Израиль… Там еще его мать порет хреновину про какие-то погромы. Знаешь как называется? «Кампари 1986 года». Опять х…ня. Кампари – это же б… такая гадость в чистом виде, составная часть для коктейлей, ну там с кока-колой или с соком еще туда-сюда. Чистая химия. Как оно может быть 1986 года? Это что, рислинг, рейнвейн, мускат? И не лень же людям время тратить! Ты не поверишь, со мной рядом молодая сидела в очках, вся изрыдалась… Да над чем, б…?

– Знаешь, что такое история? – спросила Августа у одноклассника. Вино настроило ее на философско-просве-тительский лад. – Отложенное во времени исполнение тайных желаний народа. Говоришь, на водочке помешались, на театре? Значит, скоро водки будет хоть залейся и в театр ходить будет не надо. Страна будет сценой, а жизнь – театром. А потом… – покосилась на Епифанию, позавидовала, как та изгибисто и ловко целуется с пареньком, – наблюют, набезобразят, поломают декорации.

– Ты умная, Гутька, – вздохнув, убрал руку с ее плеча одноклассник, – и красивая, как б… королева. Скажешь мне кого замочить, я мигом замочу и даже не попрошу, чтобы в награду дала. В зоне за тебя срок буду мотать, не пикну. Насчет жизни-театра согласен. Но только откуда водочка-то возьмется у этих козлов, а, Гутьк? Если по две бутылки в месяц – и то не хватает?

– Не знаю, – пожала плечами Августа, – но ты… если доживешь, конечно, вспомнишь мои слова.

– Понимаю, – серьезно заметил одноклассник, – водочка как прилив и отлив. То ее нет совсем, то – сколько влезет и неизвестно откуда. Но что тогда театр, Гуть? Та же водочка, опиум для народа или… искусство?

– Видишь ли, – объяснила Августа, – не все могут пить водочку. К примеру, та молодая в очках, которая обрыдалась, она точно не пьет. А сходит в театр, словно литр на грудь возьмет.

– Стало быть, и там, и там обман, – печально заключил одноклассник, на умственное развитие которого торговля театральными билетами, определенно, повлияла благотворно, – но как быть с латинским присловием, что истина в вине, а, Гуть? В вине или в театре?

– В Кампари 1986 года истины нет! – рассмеялась Августа.

– А ну как истина в деньгах? – предположил одноклассник. – Жопой чую, Гутьк, к этому идет.