Колодец пророков - Страница 115

115

– То, что мы называем преступностью, не исключение, сынок. Я не знаю, что здесь лучше – единоличное фермерское Хозяйство, кооператив, артель, совхоз, колхоз, а может агрофирма? Но я знаю, что в природе все взаимосвязано, ведь так, сынок? Идеальное хозяйство – это вертикаль, на вершине которой вовсе не обязательно находится провонявший навозом селянин в кирзе и телогрейке. Если Костя хочет встретиться с тобой, ты не можешь отказаться. Ты не поверишь, сынок, но куда более – не обижайся! – состоятельные и почтенные, нежели ты, люди ждут годами, пока Костя соизволит с ними встретиться. Костя – настоящий специалист, сынок. Для меня, к примеру, встреча со специалистом, пусть даже со специалистом в области орнитологии или, скажем, какой-нибудь социометрической генетики всегда праздник!

Цзю остановился в недавно построенной, удостоившейся чести попасть в книгу рекордов Гиннеса из-за своей дороговизны гостинице на Воробьевых горах. В необычной архитектуры, напоминающей падающую на Москву-реку и Лужники черную стеклянную волну, гостинице он снял самые дорогие апартаменты – пентхауз с бассейном, зимним садом и видом на днем и ночью горящие золотом купола одетого в белый мрамор, как врач в халат, храма Христа Спасителя. По распоряжению мэра Москвы кресты на куполах выложили уникальными светящимися искусственными сапфирами, изготовленными умельцами из российского ВПК для использования в открытом космосе, но – так уж повелось в России на исходе XX века – в космос не попавшими. Кресты как будто парили, вращаясь, вокруг золотых куполов посреди звезд в черном небе. Это было фантастическое зрелище.

Цзю встретил майора Пухова в белоснежном кимоно и золотой шапочке, как будто тоже хотел быть похожим на храм Христа Спасителя. Под раздвижным потолком в зимнем саду были установлены тарелки спутниковой связи. На столе помещался компьютер е пока что неизвестным в России овальным – квадростереоскопическим – монитором. На скамейке у бассейна зачем-то лежали два старинных самурайских меча: один в черных, другой в белых ножнах. У майора мелькнула дурацкая мысль, что Цзю сейчас предложит ему биться на мечах и снесет с плеч его буйную голову. Майор был уверен, что Цзю снесет ее таким образом, что голова упадет в бассейн и будет плавать там, как поплавок, мяч или странный водяной цветок.

– Как здоровье уважаемого учителя Хамбо? – поинтересовался Пухов, усаживаясь в обитое парчой, инкрустированное речным жемчугом кресло.

– К сожалению, учитель Хамбо нас оставил, – весело (или это только показалось майору) ответил Цзю.

– Что же с ним случилось? – во время их последней (и, стало быть, единственной) встречи учитель Хамбо производил впечатление здорового и крепкого старика.

– Учитель Хамбо оставил нас добровольно, – ответил Цзю.

– Что побудило уважаемого принять столь печальное для всех нас решение? – у старого оперативника майора Пухова не было ни малейших сомнений, что здесь не обошлось без напоминающего в белоснежном кимоно ангела смерти Константина Цзю.

– Как правило, – посмотрел майору в глаза немигающим гипнотизирующим (ангельским?) взглядом кобры Цзю, – причина у всех одна и та же.

– Вот как? – удивился майор, вспоминая, на «ты» или на «вы» он с Цзю.

Ни к селу ни к городу вдруг встал перед глазами снайпер, которого он снял в брошенном афганском кишлаке с козырька полуразрушенного минарета. Снайпер уложил человек десять, не меньше, прежде чем Пухов подобрался к нему, чуть ли не километр проползя по горячему, как над преисподней, песку, накрывшись заскорузлой, но в цвет песка, верблюжьей попоной. Эти попоны (если под ними ходили верблюдицы) иногда бросали в закутки к перестоявшим верблюдам, и они с ревом использовали попоны, как использовали бы (попадись они им) самих верблюдиц. Когда, наконец, Пухов дополз до нужного места, ему казалось, что попону в очередь истоптали сто, не меньше, исходящих знойной страстью верблюдов. Подойдя к упавшему с минарета снайперу, чтобы, как водится, полюбопытствовать, какого роду-племени человечек и что там у него за душой и в карманах, Пухов обнаружил, что завалил китайца. На «ты», решил майор.

– Не слишком ли ты упрощаешь, Костя?

– Не думаю, – явно симпатизируя майору, улыбнулся Цзю.

Хоть убей, Пухов не мог понять, почему этот таинственный человек ему симпатизирует, тратит на него свое драгоценное (как засвидетельствовал генерал Толстой) время.

– Человек решает уйти, – продолжил Цзю, – когда окончательно теряет уверенность, что мир и, следовательно, его жизнь движутся к совершенству и порядку. Скажу больше, – доверительно наклонился к майору Цзю, – для человека, лишенного ощущения, что мир движется к совершенству и порядку, в сущности, не имеет значения, как уйти из жизни – добровольно или насильственно. Такой человек сам себя ставит вне жизни.

– Но таких людей… большинство, – возразил майор. – Я сам, к примеру, далеко не уверен, что мир движется к совершенству и порядку.

– Я знаю, – кивнул Цзю. – И поэтому хочу тебе кое-что объяснить.

– Дать шанс? – Пухов вновь потусторонним зрением увидел плавающую в бассейне собственную голову.

– Ты сам решишь, использовать его или нет, – сказал Цзю. – Хочу только заметить, что жить с ощущением, что в мире утверждаются порядок и совершенство, несравненно приятнее и продуктивнее, чем с ощущением, что все летит в пропасть, в жопу, – неожиданно употребил народное русское выражение Цзю. – Жить с ощущением совершенства значит действовать во имя совершенства. Действовать во имя совершенства значит самому постепенно становиться частицей совершенства. Из жизни уходят потому, что не могут постигнуть формулу смысла жизни. Я только что изложил тебе эту формулу. При этом я ничего от тебя не требую. Я только хочу, чтобы ты подумал.

115